не так явно. Что-то такое. О чем и сам Руфус не знал. Успешные небольшие мутации незаметны именно потому, что они успешны. Я хочу сказать… другая, более эффективная скорость обмена веществ или лучшее зрение… Парень, у которого зрение немного лучше, чем у окружающих, может и не замечать этого, потому что считает само собой разумеющимся, что у других точно такие же глаза. К тому же ему, конечно, и к врачу ходить не надо, потому что зрение у него действительно хорошее.

— Но Руфус был у оптометриста, — возразил Билл. — И у всех других врачей тоже. Мы устроили ему полное обследование. У него все было нормально.

Морган покусал нижнюю губу, и на вкус она ему явно не понравилась.

— Когда проходил обследование — да. А тогда, в девяностые годы? Я просто хочу сказать, что непонятно, как он вдруг начал слегка отклоняться от норм… Может быть, они будут уравновешены к тому моменту, когда он станет еще моложе. Но у него были все возможности, которые, словно болезнетворные микробы, сидят за стенкой здоровой ткани и ждут, пока сопротивляемость организма снизится, чтобы ворваться в него. Может, такое случается чаще, чем мы думаем. Может, такое случается почти со всеми. Мы знаем, что на каждого рожденного ребенка приходится немало зачатий, в результате которых зародыш погибает, не пройдя весь цикл развития. Они удаляются слишком рано, чтобы их можно было распознать. Может быть, и для нормальных детей время от времени нужна коррекция, чтобы подросток точно уложился в наши стандарты. А когда происходит нечто революционное, как то, что мы совершаем с Руфусом, слабые места в структуре — как раз те, где проводились корректировки, — снова рвутся. Или можно сказать, что подавленная инфекция снова поднимает голову. Я перепутал все метафоры. Аналогия не может быть совершенной. Это для тебя имеет какой-нибудь смысл?

— Увы, да, — тревожно ответил Билл. — И мне это не нравится.

— На этом этапе нам остается только гадать. Гадать и ждать. Мы ничего не можем сказать, не контролируя процесс, а контроля у нас нет никакого. Есть только Руфус. И…

— И Руфус меняется, — закончил за него Билл. — Превращается в кого-то другого.

— Ты говоришь как глупец, — резко сказал Морган. — Он превращается в Руфуса, вот и все. Руфуса, которого мы никогда не знали, но все же это подлинный Руфус. Я бы предположил, что большинство коррекций было проведено в подростковом возрасте, а он так далеко еще не вернулся. Я только предполагаю, что рассказы, которые ты слышал о его молодости, могут быть… ну, не совсем правдивы. Сейчас он в недоумении. Нам придется ждать, пока изменения не закончатся и его разум прояснится настолько, что сам поймет, что происходило на самом деле.

— Он меняется, — упрямо сказал Билл, словно не слушая. — Он возвращается в прошлое, и мы не знаем, где кончатся изменения.

— Они уже закончились. Сейчас он проходит последний курс уколов. Ты же не думаешь, что он не остановится на возрасте в тридцать пять лет, после того как мы прекратим лечение, а?

Билл положил тетрадь и задумчиво на нее посмотрел:

— У меня нет причин так думать. Разве… уж очень сильное получается течение. Биологическое время начинает течь намного быстрее, когда достигаешь середины пути. Словно река, текущая к водопаду. А вдруг мы зашли слишком далеко? Может быть, есть такая точка, пройдя которую уже невозможно остановиться. Пит, я — паникер. У меня такое ощущение, будто мы оседлали тигра.

— Ну, теперь ты путаешь метафоры, — холодно произнес Морган.

* * *

В июне Билл сказал:

— Он больше не пускает меня в свою комнату.

— Что такое? — удивился Морган.

— Декораторы закончили работу два дня назад. Там теперь все стены завешены темно-пурпурными драпировками. Я думаю, они решили, что он слегка не в себе, но спорить не стали. Теперь у него там старые часы, с которыми он что-то делает, а еще он где-то откопал столик с шахматной доской на крышке и на нем проводит какие-то странные расчеты.

— Какие расчеты?

— Откуда мне знать? — Билл раздраженно пожал плечами. — Я думал, он выправляется. Эти… приступы ложной памяти в последнее время, кажется, его нисколько не волнуют. Или если и волнуют, он об этом не говорит.

— А когда был последний?

Билл выдвинул ящик своего стола и открыл тетрадь для записей:

— Десять дней назад он сказал, что у него вид из окна неправильный. А еще, что его комната совершенно ужасна и он даже не понимает, как мог ее терпеть все эти годы. Примерно тогда он и начал жаловаться на эти боли.

— А, эти «усиливающиеся боли». Они стали локализоваться — когда?

— Неделю назад, — нахмурился Билл. — Не нравятся мне они. Я думал, это гастрит, — и до сих пор так считаю. Но у него ничего такого быть не должно. С ним совершенно все в порядке, как внутри, так и снаружи. Последние рентгеновские…

— Сделанные неделю назад, — напомнил ему Морган.

— Да, но…

— Если после еды у него по-прежнему появляются боли в животе, значит что-то пошло неправильно всего несколько дней назад. Не забудь, Руфус уникален.

— Да, это верно. Если я его поймаю, то начну все сначала. Он нынче стал какой-то скрытный. Я не могу больше с ним тягаться.

— Его нет дома? Мне бы хотелось посмотреть на его комнату.

Билл кивнул:

— Ты ничего не узнаешь. Но хорошо, идем.

Дверь зацепилась за пурпурные драпировки, словно сама комната не хотела их пускать. Потом дверь открылась, и сквозняк из холла заставил все четыре стены затрепетать и задрожать, пойдя частыми темно-пурпурными складками, как если бы все вещи в комнате побежали прятаться, как только гости вошли. Свет попадал внутрь лишь сквозь пурпурные шторы на окне и тоже был окрашен в пурпурные тона, пока Билл не пересек комнату и не отодвинул драпировки. Появилась возможность получше рассмотреть большую резную кровать, комод и несколько стульев.

У изножья кровати стоял шахматный столик, по клеткам которого расползлись сделанные мелом отметки. Позади столика помещались старые каминные часы, наполнявшие комнату забавным икающим тиканьем. Мужчины немного послушали, и Морган заметил:

— Забавно. Интересно, это случайно? Ты слышишь… такой полуудар между двумя ударами?

Они опять прислушались. «Тик-ти-так», — говорили часы.

— Они старые, — сказал Билл. — Наверное, с ними что-то не в порядке. Но я хочу, чтобы ты взглянул на секундную стрелку. Видишь?

Длинная секундная стрелка передвигалась по широкому циферблату очень медленно. Она отличалась от двух других. Мужчины решили, что Руфус нашел ее где-то и неумело приделал к часам, потому что, пока они смотрели,